Это был последний в моем детстве отшлеп, хотя далеко не последний для моей сестры.

Мы с моей девятилетней сестренкой Сьюзи проживали в смежных комнатах, соединенных дверью. Стояла очень жаркая и влажная летняя ночь, и дверь у нас была открыта ради сквозного проветривания.

Предполагалось, что мы оба спим, но вместо этого мы болтали друг с другом, хотя мама раньше и сказала нам обоим успокоиться и идти спать. Когда мы услыхали звук ее шагов, громко отдающихся на лестнице, мы поняли, что нас обоих ждут неприятности.

Сперва она вошла в комнату Сьюзи и включила свет. Та слегка хныкнула от страха, когда мать прошагала к ее кровати (непосредственно видимой через открытую дверь с того места, где я лежал) и смахнула с нее покрывала.

Не говоря ни слова, она подняла Сьюзи, развернув ее к себе через колено над боковой стороной кровати и задрав заметно выше талии ее тонкую летнюю ночную рубашку. По причине жары под ней у Сьюзи ничего не было, поэтому без дальнейших хлопот мать принялась задавать Сьюзи "хороший, крепкий отшлеп".

Находясь от них примерно в пятнадцати футах и видя это со стороны, я взирал прямо из-за спины на небольшие розовеющие ягодицы моей вопящей сестренки, дрожащие и покачивающиеся, когда их шлепала мать. Но прежде всего меня в этот момент беспокоило, как накажут меня самого.

Сьюзи получала отшлеп, что означало, что и меня тоже ждет нечто серьезное, поскольку я равно с ней был повинен в непослушании. Я не думал, однако, что и меня должны отшлепать, поскольку меня не наказывали подобным образом с тех пор, как я был в возрасте Сьюзи.

Когда мама решила, что Сьюзи получила достаточно, она уложила ее обратно в кровать, все еще ревущую, и прошла через дверной проем в мою комнату, сказав мне перевернуться на живот, чтобы меня тоже можно было отшлепать (полагаю, что я был уже несколько великоват, чтобы быть уложенным к ней на колени).

Я был ошарашен, но сделал, как мне было сказано. Она спустила мои пижамные штаны, склонилась над кроватью и выдала мне такой же крепкий отшлеп, как и Сьюзи. Когда я был в возрасте Сьюзи, от подобного отшлепа я завопил бы и заплакал глаза точно так же, как в этот момент происходило у Сьюзи. Но в тринадцать я был уже большим мальчиком и за все это время не издал ни звука.

После того как наша мать ушла, ее наказание возымело ожидаемый эффект, и ни Сьюзи, ни я не сказали этой ночью другому ни слова. Я лежал в кровати, слушая затихающий плач Сьюзи, в итоге прекратившийся, когда она заснула. Я оставался бодрствующим, внимая ощущениям от своих ягодиц. Жгучая боль скоро прошла, сменившись зудящими, покалывающими ощущениями.

Несколько минут спустя и это постепенно исчезло, оставив только теплое свечение, которое было вполне приятным и чуток возбуждающим. Я вспоминаю, что в один момент вылез из кровати и, сидя на чехле радиатора, смотрел на ночное небо, пока этот приятный жар постепенно сходил на нет, и хотел, чтобы этот последний продлился чуточку подольше.